И даже небо было нашим - Паоло Джордано

улицы Афин, заваленные бумажным мусором, – место, где я только мечтала побывать и которое вдруг стало почти реальным. Я подождала, пока эта химера рассеется, и спросила:

– Значит, вы не ночевали в Скало?

– Нет, мы никогда не ночевали в Скало. Я даже забыла это название. И мы никогда не были в Греции, нам такое даже в голову не приходило. Вначале мы решили ехать на север.

Я ничего не сказала. Мое молчание по сути означало просьбу продолжать рассказ. На север? А куда именно? И насколько далеко на север? С кем, на сколько и с какой целью?

– Через друзей мы вышли на автоперевозчика. Один полоумный словак, который уже несколько лет колесил по побережью Адриатики, на север и на юг, по два рейса в месяц. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: он не имеет ничего общего с нашим движением. Совсем непохож на защитника окружающей среды. Он водил автовозку.

– Что такое автовозка?

На этот раз Джулиана даже не обернулась.

– Ты что, не знаешь?

Прежде чем ответить, она выдержала небольшую паузу, видимо, чтобы дать этой крупице невежества разбухнуть и еще больше увеличить расстояние между нами.

– Это такой огромный двухэтажный грузовик, на котором перевозят машины. Поняла теперь? Ну вот, этот парень показался нам надежным, и мы не ошиблись. Кое-кто довез нас на своей машине до стоянки, откуда он должен был отправиться дальше.

– Кто вас довез?

– Не имеет значения.

– Кто это был?

– Даниэле. Это был он.

Почему-то мне показался странным ее тон, когда она упомянула Даниэле: словно я обязательно должна была понять, о ком идет речь. Что позволяло ей так думать? Во рту у меня остался привкус сандвича, меня слегка мутило, а еще я чувствовала сонливость и в то же время – неуемное волнение.

– Он довел нас до стоянки и уехал, а словак появился только спустя полчаса, которые мне показались вечностью. Мы с Данко улеглись на асфальт, у всех на виду, но ничего не происходило. Данко прижался руками и ногами к асфальту, как будто умоляя о чем-то, например, чтобы асфальт поглотил его или хотя бы согрел. Думаю, виной тому было наше подавленное состояние. Я даже понятия не имела, что случилось. У меня были предчувствия, но я ничего не знала. Берн и Данко прибежали ко мне через оливковую рощу и закричали: надо убираться отсюда, скорей, скорей, потом мы сели в машину к Даниэле; Данко все время оборачивался и смотрел в заднее окно, а Берн, сидевший впереди, не обернулся ни разу, но как-то странно положил руки на колени – словно эти руки были не его, подумала я.

Там, на стоянке, пока мы ждали словака (мы прежде никогда его не видели, с ним связывался другой человек), Берн произвел на нас странное впечатление, он как будто одеревенел. Попросил у меня сигарету, я ему ее дала и только в этот момент поняла, откуда эта скованность и почему его руки всю дорогу были точно прикованы к коленям: у него на руках были раны, на которых уже запеклась кровь. Я достала платок и вытерла ему руки, но, чтобы смыть кровь, нужна была вода, хоть немного. Тогда Берн плюнул на платок, дал его мне и подставил руки с необычной для него покорностью. Руки были… какие-то вялые. Я спросила, больно ли ему, а он сказал, чтобы я не волновалась. Я оттерла кровь с одной руки, потом с другой, и, к моему удивлению, на них не оказалось ран. Я посмотрела на него, а он невозмутимо выдержал мой взгляд, своими глазами передавая информацию моим глазам. Так вот что случилось. Так вот что мы сделали. Я закурила, мы с Берном стояли и молчали, а Данко распростерся на асфальте, словно призывая чей-то гнев на свою голову. Это он так объяснил, как бы обращаясь к небу, что имел место несчастный случай. «Они первые на нас напали», – сказал он, и я все поняла.

Вспомнив, как она курила на стоянке в ту роковую ночь, Джулиана достала из кармана ветровки пачку сигарет и спокойно зажгла одну от прикуривателя. Только выпустив из ноздрей дым, она спросила, не против ли я.

– Кури, если хочешь, – сказала я, но у меня было впечатление, что мой ответ ее абсолютно не волнует. Тем не менее она немного опустила стекло и стала выдыхать дым в образовавшуюся щель.

– Когда словак нас увидел, он не был удивлен и не стал ни о чем спрашивать. Он еще раз уточнил название места, куда должен нас доставить. И назвал цену: по двести евро с человека – деньги вперед. Перед тем как отправиться в «Замок сарацинов», мы устроили так, чтобы у каждого были с собой деньги, в том числе и у нас троих, поскольку нельзя было знать заранее, как все сложится. Поэтому мы смогли рассчитаться со словаком. Взяв деньги, он свернул их в трубочку и сунул в карман. Потом показал нам машины, в которых мы должны были ехать: в каждой машине по одному человеку, потому что ехать надо лежа и ни при каких обстоятельствах не поднимать головы. Все это он нам объяснил на ломаном итальянском языке, состоявшем из существительных и неопределенных форм глаголов. Он показал, как подняться на верхний этаж грузовика: там безопаснее. Все машины были марки «Ситроен», мне досталась белая. Я видела, как Данко и Берн забрались в свои машины; при этом, насколько я помню, мы не помахали друг другу, не пожелали счастливого пути, даже не взглянули друг на друга на прощанье. Сиденья в ситроене были покрыты нейлоновыми чехлами; я улеглась на них. Еще до того, как железная громадина автоперевозчика пришла в движение и, описав полукруг, выехала со стоянки, я заснула.

Проснулась я от холода: прошло, наверное, два или три часа, во всяком случае, уже совсем рассвело. В машине было как в морозильнике. Я съежилась, пытаясь завернуться в нейлон, но это не помогло. Словак сказал, что путешествие продлится примерно шестнадцать часов, а я подумала, что при такой температуре столько не продержусь. Вдобавок мне еще захотелось по-маленькому. Наверное, от холода и от волнения. Час я терпела, потом меня начало трясти. Словак не говорил, что по пути будут остановки. Он не дал нам свой номер телефона, к тому же Данко категорически запретил нам включать мобильники, иначе полиция моментально определила бы, где мы находимся. Мне оставалось только протиснуться между передними сиденьями и нажать на клаксон, который я удерживала минуту или две, сжимая колени, чтобы не описаться. Наконец я заметила, что мы тормозим, потом